У нас в гостях благотворитель храма Маркин Геннадий Дмитриевич.
— Расскажите о Вашей семье. Что вы помните о бабушках, дедушках?
— Бабушек, дедушек по отцу даже нет фотографий. Они сусканские, похоронены здесь. Отец мой — Маркин Дмитрий Васильевич — родился в Сускане, в 1901 году, учился в сусканской церковно-приходской школе, закончил 3 с половиной класса. Эти четыре неполных класса дали возможность отцу решать задачи 8 класса советской школы, при том, что он не имел понятия, что такое «икс», что такое «игрек».Он знал многие библейский тексты, он перечитал всю классику, в том числе и иностранную: Джека Лондона, Драйзера — до конца жизни интересовался политикой, очень не любил Иосифа Сталина.
— Отец веру сохранил?
— Он атеистом себя не считал, хотя вокруг – атеизм. Один раз получил серьезную травму, сразу закричал матери: «Агафья, неси крест, буду помирать!»
— Дома у вас были иконы?
— А как же? Как же без икон? Передний угол – это иконы, обязательно.
— Сколько человек было в вашей семье?
— Нас было одиннадцать. Мой отец до встречи с матерью имел двух сыновей и дочь (Александра, Николая и Валентину), его супруга – Марья Яковлевна — болела раком. Для того, чтобы она выздоровела, он даже климат менял, на 6 лет уезжал в Грузию, но болезнь взяла свое, она умерла. Моя мать из села Лопатино — Агафья Ефимовна Барашкин — 1911 года рождения. Она абсолютно неграмотная, возможности учиться у нее не было, в два года осталась без матери, в семь лет осталась без отца. (Единственная фотография деда в форме младшего офицера царской армии хранится у старшей моей сестры Маргариты.) Дед сгинул в революцию, а семью его разбомбили уже после его смерти, старшие сыновья попали в разряд раскулаченных. Егора, брата Агафьи, раскулачили, посадили в тюрьму, сразу после срока он умер. Брат Александр осел в г. Горьком, работал токарем, (рассказывал, как Горький бомбили немцы, как были разбомблены крыши, как зимой они работали). Он высококлассный токарь, его не взяли на фронт, т.к. человека легче было выучить на танкиста, чем на хорошего токаря, а самый младший в их семье — брат Григорий, когда их раскулачили, ему было два годика, его отдали в приемную семью. Имя ему оставили, фамилию дали Макаров, отчество дали Иванович. Он умер лет десять назад, и похоронен как Макаров Григорий Иванович, а фактически он — Барашкин Григорий Ефимович, его в Нижнем Санчелеево многие помнят, он всю жизнь проработал водителем в школе. А матери пришлось с семи лет работать. У нее на руках, от непосильного труда, были огромные шишки, может быть, видели, какие бывают грыжи на спине, а у нее это – на руках. Мать, до встречи с отцом, была замужем, у нее уже была дочка Маргарита, с 1939 года. Мать была на сносях в 1941 году, когда ее мужа — Расеева Александра — взяли на фронт. Он говорил: «Агафья, назови Женей, я буду знать, хоть дочка родится – Женя, хоть сын – Женя». Женька – сын — родился 26 сентября 1941 года, отец к тому времени сгинул под Смоленском. Мать осталась с двумя детьми на руках, а в колхозе надо пахать ежедневно, от зари до темна, а на что ты будешь жить, это уж думай сама. У матери – двое, у отца – трое, вот они, по-деревенски говоря, и сошлись. И еще родились четверо. Вот девять человек детей, сборная такая семья, но мы никогда не делили, что этот – родной по отцу, этот – родной по матери. Сообща работали, сообща кому-то помогали. Отец с матерью до конца жизни проработали в колхозе. Отец похоронен на старых могилах своих родителей, а мать – в Тольятти, на Баныкинском кладбище. Умерла она в больнице, 18 января, в Сускане все замело, поэтому похоронили там.
— О себе расскажите, о своих школьных годах.
— В 1964 г. я окончил 8-летнюю школу, в Сускане другой не было. Имел в аттестате одну “4”, по пению.
— Кого из учителей Вы помните?
— Первая учительница моя в первом классе – Лидия Николаевна (фамилия по мужу – Дымкова, муж — сусканец). Мы все были в нее влюблены. В этом году, перед Троицей, я приезжал сюда на кладбище, и мы с ней там увиделись. Учительницей немецкого языка была изумительная женщина, татарка, Хаматова Нелли, директором школы был Епанищников Григорий Александрович. Самый любимый учитель – учитель математики – Ермошкин Владимир Васильевич. Когда на семейном совете решали куда мне пойти учиться, Ермошкин сказал, чтобы меня направили учиться дальше, чтобы закончил институт. Порешили. Денег нет. Я пошел в 1964 году в городское строительное училище № 30 в пос. Шлюзовой. Два года учился на строителя. А тогда в ГПТУ не давали среднего образования. Я пять месяцев проучился в ГПТУ и думаю: «Елки-палки, я ведь так и останусь с образованием восемь классов, дальше-то — армия». И я пошел в школу рабочей молодежи №4, и за период февраль – май, закончил 9-й класс. Марта Григорьевна – изумительный педагог — была у нас там классным руководителем. Я – отличник, а первые три недели в феврале месяце получал кол-два, кол-два, потом нагнал. Заканчивал 9-10 классы, заканчивал в 1966 году училище, переселился в соц. городок (в Старом городе) в общежитие, пошел работать, надо заканчивать 11-й класс, а я работал в три смены. Марта Григорьевна настойчиво говорит: «Ты у нас давай заканчивай 11-й класс! У нас хоть один ученик будет с хорошими показателями». А я: «Как же я смогу на Шлюзовой ездить?»…Одиннадцатый класс я уже заканчивал в 17-ой школе в Тольятти.
— Какие еще воспоминания о Сускане остались от поры детства?
— Кулачные бои. Это еще было до затопления. На Масленицу, Троицу были кулачные бои между «сусканцами» и «новопольскими». Собирались на мосту, и начинали – мелюзга вначале, потом постарше и – взрослые. Никто не мог ударить кастетом. Никто не мог ударить гирькой. Никто не пнет лежачего. Народ выпускал пар. На кулачные бои ходил мой старший брат, ходил отец. Про отца говорили: «Мадьяр, дерется с двух рук». Меня удивил тогда один эпизод, врезался в детскую память, отец говорит: «Как хорошо орловские отец с сыном дерутся». Перекур. И мы пошли с отцом к той стороне, противной, с какой дрались. Сели. Они выпили, закусили, посмеялись и разошлись опять на кулачки. Не переходили на личности, на злобу, шли для того, чтобы выпустить пар, померяться силами. Это было не убийство, не желание кого-то искалечить, это был именно кулачный бой.
— При вас произошло затопление села?
— Да, я это исключительно хорошо помню. Был июль 1957 года. Уже в октябре 1956 года ГЭС перекрыли, плотина была достроена. Весной — половодье, пришли верхние воды, а в начале июня они добрались до села. Наша семья жила в нижнем конце села. По — мордовски были «Верепе» и «Алыпе», что это значит? Верхний и Нижний конец, т. е. речка течет оттуда, сверху вниз. Напротив наших домов ходили топографы, щелкали, меряли, вот эту улицу напротив – снесли, она попала под затопление. Если смотреть в сторону Хрящевки – там был мост, большой, через речку, село было нетупиковое! Дальше были поля, заливные луга, которые мы потеряли со строительством ГЭС, там были деревни, в которых жили новые поселенцы, отец мой называл их «новопольскими», люди с Курской, Орловской губерний, переселенцы по аграрной реформе Столыпина. Большие деревни. Я помню две – Чурюмовка и Дегтяревка. Деревни снесли, жители переселились кто в Хрящевку, кто в Белозерки, этих сел больше нет, а в Сускане только одну улицу снесли. Все это попало под затопление и, кстати, была затоплена мельница, построенная немцами, не ветряная, а машинная, находилась она тоже напротив нашей улицы. Когда шла вода, то она затапливала самые низменные заливные луга, это те места, где кормился весь скот, где отец косил. Будем говорить, заливные луга затоплены по всей Волге. Если мы возим из Египта картошку, так, надо думать, ее выращивают не в песках, ее выращивают только в долине Нила, за счет долины Нила 60 млн. египтян кормится. А мы, вот в чем негатив! – затопили все заливные луга, где корм был, где все лето выпас, 2-3 покоса на зиму делали. Это все потеряли! Вы знаете, как жарко летом в Сускане, все выгорает. Заливные луга не выгорали! Вот идет вода. Люди толпами стояли. Кто-то с вилами, а Абдалов, кавалер трех орденов Славы, с винтовкой. Щуки дурманом шли, их кололи, стреляли. Вода не дошла до крыльца примерно метров 30-ть, остановилась (все ж было рассчитано). Рыбы было море. Слово удочка я услышал тогда, понятия удочки раньше не было, так как весь Сускан рыбу ловил корзинами. Идешь с большой корзиной, загребешь, вытащишь – вытряхнешь, вытащишь – вытряхнешь. Зимой рубилась прорубь, рыба идет дышать, а ты ее – сачком. Вот так ловили. Понятия удочки, плесны не было… Загибали гвоздики – вот это у нас крючки…Сазан, любая рыба шла без ограничений. Какой негатив проявился еще при затоплении?.. Змеи. Были вокруг леса, болота, но болота – не топи, отстоявшиеся. Росла там ежевика, клюква, шиповник. Вода тормознулась, и змеи остановились. Их было тьма-тьмущая. До Белозерок километра четыре, до Хрящевки – двадцать, до Бритовки тоже километров двадцать. В первый год зимы 1957 это все пространство было в ледяной глади. Для нас, пацанов, хорошо: ветер, распахнул куртку, на ноги- коньки самодельные (лист железа, зубило, вырубался конек, бралась дощечка, прибивалась, это все крепилось к ноге в валенке), раз – и тебя за несколько минут отогнало за несколько километров, а назад добирались с ломиком… Зима была морозная, лед, когда начал ломаться, торосами на берегу вставать, в разрезе был метр- метр двадцать. Самое страшное, это когда пришла весна… Если на Волге – ледоход, если на Печоре, в Коми, где я работал – ледоход, если на речушке Сускане весной был ледоход, а теперь получился здесь залив, замкнутое пространство, лед просто оттаял и лег на дно. Стаял, и вся кромка берега стала желтой, желтой на несколько метров. Это лежал сазан, карась. Удушенный! Те, кто был предприимчивый, в телеги грузили, пытались как-то скормить скотине… В первый же год, в первый присест рыба была убита вся.
— Давайте теперь вспомним о той церкви, что стояла прежде…
— Храм в Сускане был, если верить, 53 метра высотой, с колокольнями. В 1961 г., на моей памяти, где-то в мае месяце, этот храм ломали, мне было тогда 12 лет. Школа было вот здесь, рядом. Она ранее называлась церковно-приходская школа, школа осталась, а храм в мае 61 года разрушили. Мы выбежали из школы на перемене, валили колокольни, падали кресты… Это было время Никиты Сергеевича Хрущева. Я помню внешний вид храма, не было большинства дверей, а те двери, которые еще сохранялись были тяжелые, окованные. Меня удивляла внутренняя роспись храма. Громадные лесины, метров по 12-ть, с одной, внутренней стороны, затесанные, покрытые штукатуркой, а на штукатурке – масляный окрас с различными сюжетами на библейские темы. Я их все не помню, но две картины до сих пор стоят перед глазами: в церкви было несколько куполов, на центральном, на самом своде, если заходить со стороны школы, это будет северная сторона, был написан райский пейзаж, изумительной красоты холмы, березочки… Даже мы – оборванцы, забегая в эту разрушенную церковь (а кругом – атеизм, пропаганда, дедушка Ленин), были охвачены внутренним трепетом. На южной стене была фреска с изображением Распятого Иисуса Христа, и вот это прободение Его копием под ребра, кровь, выглядело таким живым, что брала дрожь, оторопь. Столько времени церковь стояла разбомбленная, после 1917 года, здесь и склады были, а росписи эти – сохранялись. Храм был отделан великолепно.
— Как у Вас зародилась идея построить храм именно в Сускане? Это связь с прошлым?
— Где бы я ни был, где бы я сейчас не жил (а живу в пригороде Тольятти), где бы не работал – 15 лет на Севере, три года прослужил на Северном флоте в Мурманской обл., Северомоск, Полярный, по всем морям ходили, потом двенадцать с лишком лет в Уренгое – Нарьян-Мар, Печора, Воркута, Ухта, полуостров Ямал. Это система Газпрома — дана команда, и завтра ты за две тысячи километров должен высадиться и начать работу…так вот. Где бы я ни был, родина моя – Верхний Сускан — все поколения моих родственников похоронены здесь… И когда у меня появилась возможность какую-то сумму отложить, я решил не тратить ее, потому что в семью сколько ни трать, деньги всегда нужны. Это решение о храме созрело давно, а отправной пружиной послужило мое избрание в депутаты, сельчане на том сходе, который я собрал перед выборами, попросили — «давайте решим вопрос с церковью», а у меня это внутри давно было.
— К кому первому Вы обратились с решением этого вопроса?
— К благочинному – о. Игорю (Баранецкому). Он идею сразу поддержал, сказал, что нужно благословение Владыки. Мы поехали в Самару, напросились на прием, и вот первый чертежик храма показали. Я хотел, в виду того, что здесь было 800 дворов, 2000 с лишком человек, применить проект храма, какой стоит сейчас в Жигулевске, около «железки», тот же проект в Портпоселке, в монастыре. А Владыка Сергий сказал: « У меня десять сооружений подобного типа есть, давайте что-то другое». С ребятами, которые занимаются строительством храмов, мы обсуждали новый проект. По этому проекту уже был отстроен храм в Ульяновской области, наш вышел лучше.
— Кто конкретно проектом занимался?
— Скворцов Дмитрий. После того, как проект был готов, я пошел к Сюляргину П. Н. Договорились вместе решать вопрос по земле. Он написал заявление Пучкову А. С., с которым мы встретились и, хотя оформление земли всегда долго, он проявил солидарность — тут же подписал документ в работу.
— Как на личной жизни отразилась постройка храма? В духовном плане были какие-то искушения или, наоборот, помощь Божия чувствовалась?
— Знаете, библейских текстов я дословно привести не могу, но как сказано в Библии, если даешь милостыню – не кичись этим. Я вам на примере Федоровского храма скажу… Несколько лет назад там служил о. Софроний (сейчас он переведен в монастырь в Самару). У меня с ним сложились очень добрые отношения. Года три назад он пришел и говорит: « Геннадий, такая проблема – на территории
храма у нас есть частный домик, с участком, хозяин собрался продавать, необходимо срочно выкупить.» — попросил денег в долг. Если б хозяин продал, а место там привлекательное, да купил бы какой-нибудь богатый дядечка и начал сооружать на территории храма что-нибудь непотребное… На тот момент так получилось, были у меня деньги, выкупил я этот дом, просто от души отдал, сказал, что это на храм вам. И в в эту же ночь мне приснился сон, как будто бы где-то в Америке громадный храм Петра и Павла, красивый, богатое убранство, полный народу, служба идет… Я его никогда раньше в жизни не видел…, и вот я в дверях стою и слушаю…, т. е. — дали мне около дверей постоять (смеется).
— Получается, вера сопровождала вас всю жизнь?
— В те советские времена она у меня была подспудно, к вере всегда обращались родители, горе какое-то – сразу о Боге вспоминали. Но я, конечно, воспитывался октябренком, пионером, везде «дедушка Ленин», все это вранье, но так как родители верили, все все равно верили, у всех был передний угол с иконами и , если вспомнить Рождество, мы, пацанята, каждый раз ходили с колядками, с пением « Рождество Твое, Христе Боже наш…», если Пасха – и на Пасху ходили, а перед Троицей, на родительскую субботу, от мала до велика, все, кто мог передвигаться, были на кладбище. Как бы не изничтожалась вера, как бы не уводилось от нас сознание, что Бога нет, все равно вера жила… А осознанно к этому я пришел в 1989 году. Я поехал по Волге, рейсом «Москва – Астрахань», останавливаясь во всех попутных городах, ходили по всем храмам экскурсиями. Меня поразил город Углич, там был монастырь, не до конца еще отделанный. Нам объявили, что сейчас для всех желающих в монастыре дадут концерт. Начало августа, жара, все в шортах, кто с семечками, кто с чем пришли в этот храм, шум, говор, «хи-хи, ха-ха», и тут вышли четверо мужчин, от 30 до 40 лет, ничего в них необычного не было, но вот они запели… Выступление длилось час с лишним, и никто, ни один из туристов, не шелохнулся. Вот после этого у меня и пошло, пошло, пошло… Я ездил под Москву, в Новый Иерусалим, где похоронен патриарх Никон, потом было много посещений разных храмов… Если в Сочи приехал, Кисловодск, Ессентуки, первым делом смотрю на календарь, какой праздник, иду в церковь, ставлю свечи за здравие, за упокой. Сдвиг осознанный был тогда – в Угличе.
— Как Вы думаете, почему не так часто народ ходит в церковь? Чего ждет человек? Катастрофы, семейного горя? Почему нас не так много?
— Давайте не желать никому катастрофы, ни вселенской, ни личной, чтоб не таким способом люди пошли в храм… Наверное, каждый должен сам внутри прийти к этому – это основное. А внешние причины … Люди разучились к Богу обращаться, сложился такой менталитет, слово западное, такой внутренний настрой — «катило и катит»… привычки нет… Сейчас приехать в деревню и вести деятельность по возрождению православной жизни то же, как в Африку приехать, обращать негров в Православие.
— Сейчас молодые уезжают из села в город, уезжают из страны за границу, учатся там, работают, отдыхают, космополиты вместо патриотов…
— Ну, космополитами у нас были и Ленин, и Троцкий, десятки миллионов угробить своих — это ерунда, главное – всемирная революция, вот так мыслили. Наверное, где-то эти бациллы остались, поселились в головах, они же не уничтожаются так быстро… Для того, чтобы оставаться на селе, нужно быть востребованным. Сегодня для обработки полей нужно десятка полтора сезонных механизаторов и, допустим, два-три агронома. Для того, чтобы оставались надо: а) строить животноводческий комплекс; б) надо инвестировать, чтобы люди остались на селе, надо делать производство. Яблоневый сад угробили? Кто виноват? Я думаю, сельчане виноваты… Вся земля, по закону 1993-го года, принадлежала пропорционально, по долям, всем жителям села, одинаково. В том числе, сад. Нашелся какой-то, извините…
— Предприимчивый…
— …даже криминальный, товарищ, которому все это отдали добровольно, ни у кого с пистолетом не стояли за спиной… Тут есть и вина самих жителей. Если малообразованный – спроси, а показали, извините, пять тысяч рублей, и были готовы все отдать за эти пять тысяч… чтоб завтра отнести их в шинок. А если без этих замечаний, прямо ответить на ваш вопрос… Везде будут оставаться люди… Люди едут на Крайний Север, почему? Там востребована рабочая сила, люди едут в любой необжитый район, где востребована рабочая сила, и где платят достойную зарплату. Нужно произ-водство, здесь, на месте. Какое оно будет? Надо в каждом конкретном случае думать. Вот Сускан. Кто делал конкретный социологический замер, сколько из 452 человек села: 1) в трудо-способном возрасте; 2) кто из них мужчина и женщина; 3) кто они по специальности и 4) чем бы они хотели заниматься, но не вот этим выездным методом на Автоваз, в Тольятти. После этого исследования, если мы захотим что-то сделать, увидим сколько у нас работо-способных, и что можно тогда предложить здесь сделать. Может быть построить какой-нибудь легковозводимый ангар, по производству простейшему, где будут задействованы 2 — 3 десятка человек, здесь, может быть, больше не наберется. Я на сегодня не готов на это ответить, нужно сделать исследование, и оно недорогое, его может сделать любой, кто знает это село.
— Т. е. пессимизма у Вас нет, насчет того, что село возродить нельзя? Сейчас по всей России, повсеместно села вырождаются. А без сел России не будет.
— Без сел России не будет, совершенно верно, надо возрождать.
— А то, что идет крах семьи, традиционных ценностей… Чего сейчас современные родители не додают детям? Отчего предшествующие поколения были сильнее, крепче, устойчивее? Что у нас сейчас не так?
— Не так?.. Мы хотим жить очень хорошо, а хорошо считается — на западный манер, чтобы везде и во всем был достаток. Но на западный манер надо: а) хорошо работать; б) не относится ко всему так наплевательски. Возле Белозерок живут несколько немецких семей, у них вокруг все чисто. Прямо около них – чисто. Если мы хотим жить по-западному, ну, так брать все хорошее, а мы что берем? Сегодня утром чай пил, по телевизору слушаю: «Президент Франции выполнил свое обещание, Франция 8-ая страна в западном мире, которая разрешила однополые браки». Так вот мы, рьяно, и в Москве, и в Петербурге, бьем на «свободу геям»…
— Свободу «от», свободу не «для», а «от» чего-то…
— Да. Ну, извините, президент клянется на Библии, а ты открой Библию, там написано – содомский грех, а мы это берем! Мы тащим с Запада весь негатив. Вот что сегодня не так. А я бы взял оттуда культуру к труду, культуру в содержании поселений, культуру в производстве.
— Ваше пожелание молодым, в продолжение темы…
— Молодым что? Молодым не теряться, нужно дерзать. Нет нерешаемых задач, надо правильно их ставить. Не брать невыполнимую планку, и потом упасть духом, и сказать – я ничего не могу в жизни. От народа зависит инициатива…Я вот передачу Парфенова видел, — и мне немного грустно стало, давайте посмотрим, сколько перебили инициативных людей. Во-первых, и в войну гибли самые отчаянные…
— Самые лучшие, храбрые, мужественные…
— А до этого? Сколько миллионов угробили господа Сталин и компания? А последняя передача Парфенова – раскулачивание?
— Да, но сейчас, за редким исключением, ушла из народа жертвенность, какая была в Великую Отечественную…
— Все равно она есть! Когда смотришь, вроде масса, толпа, все какие-то… негатив от толпы, а когда с каждым отдельным человеком встретишься… Я пять лет проработал в Губернской Думе и принимал отдельно каждого человека, да каждый человек, за редким исключением, вменяем, из разных слоев, вменяем, и готов чем-то помочь, пожертвовать. Но, в общей массе, когда включают 1-й канал, «хи-хи, ха-ха, хо-хо», да на всех каналах, один хохот, песни, пляски… Идет оболванивание людей…
— Допустим, политическая воля будет, инициатива снизу будет, но без веры мы далеко, наверное, не продвинемся, если мы к своим корням не вернемся, ведь не только на Западе традиции были, у нас тоже, одна из них, основная — тысячелетие Православия.
— Я удивляюсь, как мы могли победить в той войне?.. Как?! Перебили друг друга в Гражданскую, взбаламутили весь народ, в раскулачивании истребили самых стойких, не бездельников, а тех, кто пытался работать, и потом в 1937 году угробили всех, кто что-то мог сказать свое… Тогда нужно было одно «одобрям-с»…, вроде бы добили народ, и все равно выиграли войну. И знаете, наверное, почему? Даже Сталин в войну опять обратился к Церкви, начал возвращать институт патриаршества, понял, что без веры – нельзя! Хоть он и измывался, издевался, а понял, что для того, чтоб победить, народу вернуть надо Бога, без веры он изнемогает, и даже такие руководители, которым черт – брат, пошли на это.
— Что Вы думаете о будущем России?
— Знаете, у президента Ельцина был такой приближенный политик – Сатаров, когда союз развалили, Сатаров сказал – «придумайте национальную идею». Но национальную идею придумать нельзя. Когда мы были единым народом, а потом, при распаде, нас не стало, когда мы потеряли только 25 миллионов русских, мы разобщили белорусов и украинцев, тех, которые единокровные – славяне, и тех, которые – единоверцы — православные. Когда мы это разрушили, потеряли национальную идею, сегодня мы уже — не держава, и если у нас сегодня таких мышц нет, как тогда, давайте, пока два таких монстра, как Америка и Китай, доказывает кто из них главнее, пока они друг с другом воюют, давайте в их тени возродим Россию, сделаем комфортной жизнь для людей. Мы не можем претендовать на мировую гегемонию, не можем содержать пол-Африки, пол-Азии, половину Латинской Америки ради каких-то призрачных идей, так давайте создадим комфортные условия для своего народа. Неделю назад радостно сообщили «У-у! Мы по комфортности ведения бизнеса поднялись на восемь пунктов, были на 120-ом месте, стали на 112-ом!» Нормально это? Да фигня это, давайте сделаем, чтобы мы по уровню ведения бизнеса, а значит, и уровень жизни людей поднимется, станем в первой десятке. Японии, когда ее разгромили в 1945 году, не разрешали строить ни военные корабли, ни военные лодки, ни самолеты, ни вооружение. Они спросили: «Чем же мы тогда будем заниматься?» Американцы со смехом: « Ну, можете автомобильной промышленностью заниматься». Кто мог предположить, что кто-то сможет переплюнуть Америку, Форда? Переплюнули японцы. Так вот, мы сегодня не главные, но мы можем сделать жизнь свою лучше.
Беседу вела Сюкарева Домника. Интервью от 8 ноября 2012 года.